205-209
перекати-хджгнТакасуги и хджгн
правда про УцуроТакасуги и ОбороДоброутренние драбблы:
принц ХатаХата видел хорошие сны: в них к нему ластились огромные собаки, осьминоги нежно сжимали склизкие щупальца, подчиненные понимали его любовь. Во сне у него была планета-зоопарк, где звери бродили, свободные, под оранжевым небом, и ели фиолетовую траву да зеленых служителей.
Вчера он плавал с Несси по светящимся глубинам местных оранжевых океанов, сегодня отправился в путешествие на спине тираннозавра. Служители прятались от них, зеленые в фиолетовой листве, но Хата был спокоен и полон надежд на ужин. Наконец-то его мечта исполнилась, и можно было насладиться ею, не торопясь.
Плавная поступь тираннозавра убаюкивала его, как и тихий шелест жизни вокруг, как мелькание теней, заслоняющих от лица мягкое солнце, и Хата спал во сне, и видел недельного возраста тигрят, которых мама носила в пасти. Тигрята прыгали на него, щекотали своей мягкой шерсткой, играючи покусывали его отросток…
— Может, разбудить принца? — Новенькие всегда раздражали Джии глупыми вопросами. Честное слово, разве нельзя дать им обоим немного отдохнуть?
— Пусть спит!
Принц-дурак улыбнулся во сне, немного повернул голову, угодив щекой в лужу слизи и крови. Неведомая херня из разбитой колбы неспешно отъедала его лицо.Кьюбей
Кьюбей проснулась рано, до будильника, от шелеста фусума и тихих шепотков, и пару минут прислушивалась. Джугем нашел на шкафу утренний банан и теперь его жадно поедал, где-то далеко в саду начали звенеть инвентарем, фусума в ее комнате скрипели и дрожали все громче. Мир не спал.
Сегодняшний сон был приятен — в памяти от него остался смутный след счастливой улыбки Отаэ, вкус ее губ. Кьюбей и сама улыбнулась, провела ладонью по теплому солнечному пятну на постели. Бесшумно села.
— Госпожа скоро проснется, хватит орать, неучи! — заорал Тоджо, отвешивая кому-то подзатыльник.
— Это ты не ори! — еще громче прокричал отец.
Вовремя раздвинуть фусума — искусство сродни владению мечом. Тоджо влетел в комнату спиной вперед, разбрызгивая слюну и кровь; отец поспешно спрятал за спину кулаки.
— Доброе утро, отец, — Кьбей поклонилась, вызвав волну восхищенного шепота среди людей Тоджо.
— Доброе утро, Кьюбей. Сколько говорить: не отец, а папа!
В комнате Джугем начал игру «уклонись от какашек».ХасегаваХасегава очнулся в мягком и теплом, с ясной головой и легким сердцем. Под его спину уютно промялся матрас, из-за легкого одеяла было почти жарко. Пахло чистотой, той самой постелью, которую выстирали без пахучей дряни, высушили на ветру, выгладили — и подарили кому-то любимому. Открывать глаза не хотелось.
На улице прогудело, визгнуло шинами, крикнуло. Крик выгнал остатки сна.
Выпутавшись из одеяла, Хасегава недолго посидел, собираясь с силами. Дотянулся до костыля, по пути поправив съехавшую с часов книжку соседа с перебинтованной головой.
— Кто я? — привычно спросил себя Хасегава. — Откуда я?
Взвесил в руке темные очки, подумал, тянет ли надевать — не тянуло. Зачем очки, когда солнце неяркое? Каков был прежний он, купивший себе эти очки? Что в нем изменилось с тех пор?
Почему-то несъеденное черное нечто на тарелке соседа казалось знакомым.ЯмазакиЯмазаки смотрел внутрь себя, дыша размеренно и глубоко, и видел трудоголика. Трудоголик был его братом-близнецом, с таким же опухшим от недосыпа лицом, не обещающим миру ничего хорошего. У самого Ямазаки к тому же отросла недельной длины щетина, глянет кто — решит, отморозок последний.
Это было кстати.
Он вставал раньше всех, когда из закусочной возвращался главарь-бандит, гремя сапогами, пряжками ремней, пистолетом, спрятанным в тайную кобуру. Медитировал. Ежедневное свидание с внутренним трудоголиком — как раз то, что нужно для удачного начала дня, если живешь под прикрытием.
Насмотревшись вдоволь, Ямазаки вновь стал нерасщепленным, с облегчением ощутил потребность пойти в кабинет главаря и найти там что-нибудь, похожее на улику. Играть в бадминтон, пока не победит. Пойти застрелить кого-нибудь из своих, желание слабое, но почти родное; за долгие годы существования в Шинсенгуми он с ним свыкся.
— Эй, новичок! — позвали его шепотом, вторя мыслям. — Пора работать!КацураХорошая гулянка — та, после которой ничего не снится, считал Кацура, а хорошо погулял — это когда не помнишь, как уснул под столом. Или так думал не Кацура, а его сумасшедшие друзья, Элизабет запутался.
Он проснулся поздно и одновременно рано, навстречу яркому солнцу и утренней городской суете. Вокруг похрапывали, пахли вчерашним саке, правой ноге почему-то было мокро и липко, на левой кто-то лежал. За окном кричали, что хозяин гостиницы — жлоб, которому и таблетки аспирина жалко для господ защитников родины. Аспирин был бы кстати.
На спину Элизабет, согретую солнечными лучами, прыгнула хозяйская кошка. Он закрыл глаза.
По-настоящему все проснулись от полного ужаса вопля.
— Что случилось с вашими волосами, Кацура-сан?!
Элизабет смутно помнил, что кто-то из гостей принес бигуди.АбутоАбуто винил во всем вездесущие слухи: ято непобедимы, ято бессмертны, ято неуязвимы. Ято нужно спать всего пару часов в день — и хватит, можно будить.
Конечно, слухи редко докучали — кто полезет распоряжаться к ято? Разве что последний дурак.
— Это просто слухи, — сказал Абуто жене какого-то генерала. — Мы спим столько же, сколько люди. Одни больше, другие меньше.
— А вы сами?
— У меня особая работа.
Как-то раз Абуто позвали договариваться о какой-то ерунде среди ночи, и Камуи пришли будить, потом так и не выяснили, зачем. Кровь лилась с потолка — эту историю Абуто рассказывает на каждой встрече, чтобы неповадно было. Люди пугаются. Смеются.
Сам он — образцовый ято. Поспал три часа — хорошо.
Когда Камуи заснул, Абуто сгреб в охапку телефоны и вышел с ними за дверь. Только последний дурак полез бы будить ято. Умные звонили.КимикоКимико разбудил шум драки. Этот шум она уже привыкла узнавать за свою не самую простую жизнь: выстрелы, стук и грохот, странные вопли. Кого-то взяли за вихры и начали бить лбом о пол, кто-то куда-то побежал. Заорали «Стой! Куда?».
Вчера Кимико едва сумела задремать, да и проснулась рано, но чувствовала себя бодрой и счастливой. Как иначе, если первое, что видишь, проснувшись, — свадебное кимоно на вешалке, букеты цветов в десятке ваз, приготовленные к сегодня украшения на туалетном столике?
— Это жених, Кагура-чан, его нельзя калечить! Его и так ждет страшная судьба!
Отец слишком доверяет этим идиотам, так подумала Кимико, и достала из-под кровати звякнувший сверток с веревкой, наручниками и цепями. Свадьба должна обойтись без них.ОцуОцу любила просыпаться, когда дом еще спал — что-то такое было в утренней тишине, что ей нравилось. Жизнь ее протекала бурно, в шуме и хаосе, и минуты покоя были особенно приятны.
В эти минуты в ее голове звучала музыка, новая и прекрасная, стоящая того, чтобы ее записали. За окном вторили мотиву птичьи переливы, наивно чистые, полные уверенности в своей красоте. Оцу примеряла птичье пение на музыку, на слова, воображала, что это она чирикает на сцене перед толпой — и тянулась к телефону.
Сначала будить Бансая было неловко, и она долго извинялась, потом оба привыкли. Иногда, если Оцу легла совсем поздно, она засыпала с трубкой в руках. Перезванивала позже. Бансай наигрывал мотив, Оцу напевала, медленно, но верно рождая из простой мелодии слова.
Минуты утренней тишины рождали музыку — и это было прекрасно.ГанкеймаруГанкеймару давно уже позабыл, что такое удобство, как и любой странник, ищущий хорошей драки. Сокровенная корзина с мечами была его единственным имуществом, останавливался он в захудалых гостиницах, чтобы закалять дух, ел только простую пищу. В этом была цель его странствия — испытать себя.
От Эдо он ждал хороших драк, и ожидание его оправдалось.
Он выехал из гостиницы в тот же день, когда встретил девочку с сильнейшим мечом. Старик, живший в соседнем с ней доме, сдал комнатку на втором этаже, маленькую и пыльную; окно комнатки выходило аккурат на улицу. Ганкеймару понимал: мастера боевых искусств не рождаются таковыми, они странствуют в поисках учителей, пока сами не привлекут последователей. Он решил наблюдать.
Каждое утро, очнувшись от недолгого сна, Ганкеймару садился перед окном полировать мечи. Пока что девочка научила его жевать суконбу и всегда носить с собой зонт, но он был полон надежд.
— Кагура-чан, а это случайно не тот чокнутый аманто из новостей? — громко прошептал Шинпачи, косясь на преследующую их тень.
— Это наверняка чей-то жалкий сталкер, — Кагура прищурилась так, как щурились в дорамах, когда что-то подозревали. — Игнорируй.
Ганкеймару записал разговор в блокнотик.
Ганкеймару появляется в 35 главе. Это аманто, напавший на Кагуру, которая пыталась продать меч Гинтоки.ЗанзоЗанзо следовало найти скучную, но безопасную работу, где единственной угрозой его геморрою были бы сиденья стульев, — так он думал, пытаясь выпрямить спину после ночи на тощем футоне в подвале фабрики производства Джаставеев.
У двери нашелся новый выпуск джампа и ректальные свечи. Занзо скопил небольшую стопку из четырех журналов, коробки из-под свечей прятал за ними — шла четвертая неделя самого странного дела из всех, за которые он когда-либо брался. Его наняли ждать.
— Рано или поздно на меня нападут, — сказал Банзо, тут же оглядываясь, будто считал, что нападут прямо сейчас. — Поживешь немного за наш счет, только надо бы тебя спрятать, чтобы никто ничего не заподозрил.
Так Занзо оказался в подвале, в компании джампа, ректальных свечей и тридцати коробок, набитых странной формы взрывчаткой. Запертым на засов снаружи, чтобы не сбежал.
День свершившегося нападения Занзо провел в подвале, прислушиваясь к отдаленным взрывам и воплям — кажется, о нем забыли.первая ЙорозуяОни никогда не засыпали одновременно: кто-то должен был сторожить заначку. Икезава охраняла в компании с бутылкой саке (всего одной, у нее больше не было проблем с алкоголем), Канемару коротал время до рассвета, перебирая пушку. Вокруг них всегда витал запах саке и машинного масла, дополняя друг друга, как запах выпечки и маминых духов.
Икезава хранила свою долю в лифчике, Канемару — в трусах. Наверное, напрасно, ведь о том, что у них есть деньги, никто не знал.
— Награда в пятьсот тысяч йен, — говорила Икезава, вернувшись из полицейского участка с фотографией очередного невезучего мужика.
— Сойдет, — кивал Канемару.
О поимке преступника можно было и не заботиться, все сделает этот японец, самое сложное — забрать вознаграждение так, чтобы никто не заметил, сколько им дали.
Канемару разобрал и собрал пушку, точно зная, сколько времени потратить на каждую деталь, рассеянно прислушался к перешептыванию Фурухаши и японца в соседней комнате. За окном занимался рассвет.адмирал АбоУдержать такой высокий чин — задачка почище командования на войне. Там знай слушай, что приказывают сверху да ори на тех, что снизу, вся сложность не перепутать. Адмирал Або ухватил нехитрую премудрость быстро, потом подождал приличного места, да и занял его, пока не спохватились.
И вот, спустя какие-то три года, назрели проблемы.
Уже седьмое утро началось для Або с пухлой папки, полной бесполезных наблюдений за мальчишкой-ято. Старейшины беспокоились, капитаны рвались в бой, у Або болела голова; папку с информацией о Кихейтай он выучил наизусть. Еще больше необходимости как-то убить ято пугала его встреча с Такасуги Шинске, даже фотографии которого внушали ужас. Старейшины желали, чтобы с мальчишкой разобрался Кихейтай.
Або закрыл папку, сел — пока не поддался соблазну забраться под одеяло и жить там, в уютном тепле. Взял чашку кофе с подноса.
Все сомнения остались где-то там, над теплым следом в кровати, где адмирал Або скверно спал.ХоичиТело кота быстро приучило Хоичи к кошачьей жизни — он уже и забыл, что когда-то не испытывал потребности вылизывать собственные яйца, не находил запах живых мышей и птиц аппетитным, не спал больше, чем бодрствовал. Никогда до превращения не чувствовал он тяги забраться на дерево, чтобы быть выше всех, уцепиться когтями и там заснуть. До превращения он не задумывался, как тяжело уличным кошкам найти место для сна.
В первый день он проснулся от восторженных детских воплей и обзавелся парой бантиков на хвосте. Шерсть на загривке встала дыбом от мысли, что так же точно к нему могла подкрасться собака, и несколько часов он провел, учась прыгать высоко, как другие кошки. Потом побродил по заваленным аппетитным мусором переулкам, запоминая подходящие карнизы, надежные ветки, согретые солнцем крыши.
Никогда до превращения он не испытывал чувства сродни восторгу от пробуждения на высоте.ОтосеУстоявшаяся рутина была для Отосе непривычна, как табак другой марки. Открывая закусочную, она думала, что скучно не будет, — и установила режим, договорилась с поставщиками, удержала первых постоянных клиентов. С тех пор можно было с точностью до минуты предсказать, что произойдет в этот день недели, в этот час, в эту минуту.
Закусочная жила в ритме поставок, открытий, наплыва пьяниц после окончания официального рабочего дня; Отосе поздно ложилась, рано вставала и жаждала перемен. Приходили и уходили помощницы, но это стало так же привычно, как и все остальное, после третьей новенькой. Одна за другой минули годовщины.
Каждое посещение кладбища дарило Отосе надежду на то, что жизнь будет пениться и бурлить, как было с Тацугоро. Она шла к его могиле, полная воспоминаний о прошлом, и всякий раз загадывала: пусть что-нибудь произойдет!
Рассвет окрашивал развалины наверху в приятный розовый цвет, любовно подсвечивал сколы и трещины. Приземлившийся на крышу корабль — вот это событие, не чета пьянице-драчуну.
— Я подумываю избавиться от второго этажа, — сказала она поникшим детям.
К счастью, не пришлось.